Бульдозерные шедевры. Панорама Бульдозерная выставка. Виртуальный тур Бульдозерная выставка. Достопримечательности, карта, фото, видео Как называли участников бульдозерной

15 сентября 1974 года на пустыре в Беляево состоялся несогласованный властями показ картин на открытом воздухе, разогнанный с использованием коммунальной спецтехники и вошедший в историю как «Бульдозерная выставка»

15 сентября 1974 года на пустыре в Беляево (на пересечении улиц Островитянова и Профсоюзной) состоялся несогласованный властями показ картин на открытом воздухе. Акция была разогнана с использованием коммунальной спецтехники и вошла в историю как «Бульдозерная выставка». Это событие считается высшей точкой противостояния между неофициальным искусством и властями. Его итогом стали уступки со стороны государства, проявившиеся в создании секции живописи при горкоме графиков, дававшей возможность легальной работы. После бульдозерной выставки некоторые люди из среды неофициального искусства сделали себе значки с надписью «Сентябрь» - знак протеста творческих людей против цензуры и идеологических притеснений.

В декабре 2009 года мне удалось расспросить о событиях 40–летней давности одного из ключевых участников «Бульдозерной выставки» - художника Владимира Немухина. Приведенный текст - фрагмент интервью пятилетней давности. Возможные неточности прошу считать на моей совести - записал, как понял. Впрочем, тут важнее не детали, а общий смысл и живое свидетельство, передающее дух времени.

Владимир Богданов: Та самая знаменитая «Бульдозерная» выставка, а фактически разгон выставки на открытом воздухе в Беляево, стала высшей точкой противостояния неофициальных художников и властей. Как и почему до этого дошло?

Владимир Немухин: Мне пришлось быть безусловным свидетелем и участником всей этой эпопеи. Сами «бульдозеры» случились много позже, в 1974 году. А для понимания истоков этих событий необходимо обратиться к историческому фону и вспомнить, какая атмосфера царила в 1960-е и почему к первой половине 1970-х в отношениях власти и художников назрели большие проблемы. А атмосфера в 1960-е была далека от здоровой. С одной стороны совсем недавно наступила хрущевская оттепель, а с другой 1963 год - это уже время активизации идеологической комиссии. Против разгулявшейся интеллигенции властям надо что-то предпринимать, а какие принимать меры - непонятно. И здесь произошел слом: надо сажать, а сажать не могут. Если до 1966 года мы были «некие художники», «так называемые художники», «пачкуны и мазилы», то после процесса над Синявским и Даниэлем появится термин «диссиденты», мы станем «инакомыслящими».

В середине 1960-х отношение властей к неофициальным художникам, не членам МОСХа, было уже предсказуемо. Помимо бытовых, придирок нам по-прежнему не давали делать выставок: чинили административные препоны, закрывали доступ публики через пару часов после открытия. Так была закрыта знаменитая теперь выставка в клубе «Дружба» на Шоссе Энтузиастов в 1967 году. Нам сначала позволили ее открыть, а потом власти растерялись - что делать? Опять же проблема: на выставку пришло много иностранцев - как их выпроводить без скандала? И придумали. Точнее выдумали: объявили, что по техническим причинам сейчас в кинозале клуба будет демонстрироваться фильм. Дескать, перенести ничего нельзя - у людей на руках уже билеты (успели подсуетиться - нарвать и распространить). А картины-то уже висели.

Что делать нам, художникам? Наши добрые знакомые догадались правдами-неправдами взять эти билеты и пришли контролировать ситуацию на внезапный «киносеанс». В итоге «замять» выставку не удалось и вышло большое ЧП.

В. Б.: Каковы были предпосылки «Бульдозерной выставки»?

В.Н.: В семидесятые годы тучи вокруг неофициального искусства еще сильнее сгустились. В 1971 году открылась возможность эмигрировать в Израиль. Начались попытки выдавливания отсюда нежелательных фигур в искусстве. Возникали какие-то странные придирки через милицию, которые инспирировали, понятно, другие организации. 1971 год - первый уехал Гробман, потом Целков, потом Мастеркова. Рабину дадут возможность поехать по приглашению, а вскоре лишат гражданства - но это будет сильно позже, уже в 1978 году. Впрочем, Рабину с самого начала давали понять, что его фигура здесь не нужна.

В. Б.: Непонятно, зачем все это нужно было властям? Какую реальную опасность представляли художники?

В.Н.: Мое предположение, что все это противодействие было инициировано даже не спецслужбами, а официальными художниками. Академики нас просто презирали: мы - никто. Но в то же время они боялись этой «формальной заразы». Чувствовали, что формализм опасен: он интересен молодежи, вокруг него кипит жизнь, им интересуется иностранная пресса, да и иностранцы ходят покупать не к Нисскому, а в подвалы, бараки и каморки формалистов. Думаю, что кагэбэшникам в самом искусстве было многое не важно… Вот у Рабина кипит чайник на снегу. Ну кипит себе и кипит, им-то что? В КГБ не увидят в этом формальный ход экспрессионизма, а академики увидят. Думаю, что именно с подачи академиков проводились разные показательные акции. Например, на заводе распространялись листовки с репродукциями формалистов, абстракции наши и не наши, собирали митинг и спрашивали: «Ну как, товарищи, нравится вам такое с позволения сказать «искусство»? А что работяги скажут? Ну конечно же - да какое это искусство! Пачкотня одна… А вот теперь посмотрите Левитана, Репина - нравится? Ну конечно! Так вот, товарищи, формалисты хотят другого искусства, какое решение мы вынесем? Долой? Ну, конечно, долой!»

В. Б.: Значит, искусственно создавалась атмосфера нетерпимости. А аресты последовали?

Помимо прессинга с запретом выставок и разоблачительными «фельетонами» в прессе, к неофициальным художникам применялись и другие меры воздействия. Меня, честно сказать, милицейскими приемами власти почти не трогали: не арестовывали, на профилактические беседы не вызывали. Но ожидания и опасения соответствующие были. Ведь на друзей, на Оскара Рабина, оказывалось издевательское давление. Пример. Приходит повестка Рабину - явиться в отделение милиции, к начальнику. Приходит - начальника нет. И тут же дают повестку явиться завтра. Оскар приходит - снова начальника нет. Понятно, что они просто таким образом «развлекаются». Приходит снова повестка - Оскар не идет. И вот тогда к нему приходят «добры молодцы»: «Мы пришли доставить вас силой, так как вы не являетесь по повестке». Оскар идет под конвоем этих двух в отделение и там та же история - начальника нет, занят и все такое. Такое вот изощренное издевательство. Что было делать Оскару? Все это было так заметно: слежка, прослушивание, скрытая съемка. Все эти дамочки с сумочками подмышкой. Локтем придавливается, сумка «щелкает»… Противно - не то слово.

Активное притеснение моего друга Рабина постепенно превратило его в неформального лидера неофициального искусства. А ведь в работах его не было намеренного сарказма, не было и политического протеста, просто почву для такого специфического взгляда - барачной темы, давала сама жизнь, таково было его видение. Скажу даже так: открыто с властями никто не боролся, ни я, ни Рабин, да почти никто из «лианозовцев», да и других неофициальных художников. Это не значит, что мы были всем довольны, но мы были увлечены новыми начинаниями в своем искусстве. Романтика - форма творчества. В чем протест Краснопевцева? В том, что он рисовал то кости, то раковины, то цветы. Было такое представление метафизической формы мира. Была не политическая, а поэтическая идея.

Если бы Рабин занимался соцреализмом, то не было бы проблем. А вот всякие формалисты-экспрессионисты были не нужны. С ними власти решили бороться. Один из вариантов - выслать за границу. Был случаи, когда художника вызывали в милицию: «Ну, когда ж ты уедешь? Мы уже ждать устали. Ах, у тебя вызова нет? Да на, пожалуйста». Достает бумагу из ящика: «Когда поедешь, какую дату ставить?» При этом важно отметить, что ни Оскар, ни я уезжать не хотели.

Словом, использовалась спланированная тактика мелких придирок и издевательств. И тогда Оскар решил, что хватит, надо что-то делать. И вот, помню, в один прекрасный день он говорит: «Володя, заезжай. Будем делать обращение к мировой общественности в защиту художников». В смысле, пришло время реагировать на свое положение, рассказать, что неофициальные художники в СССР не имеют возможности выставляться, испытывают гонения.

В. Б.: Что за письмо? Была же выставка.

В.Н.: Сейчас об этом редко вспоминают, но вместо выставки на открытом воздухе сначала была идея просто написать письмо общественности и передать иностранным журналистам. Про выставку тогда речи еще не шло.

Задумывая открытое письмо, Оскар честно предупредил: «Володька, ты же понимаешь, чем это грозит? Пять лет тюрьмы и три года высылки или три года тюрьмы и пять лет высылки». Ну что делать, я согласился.

Пока решали, как лучше поступить с этим письмом, я уехал в деревню. Оскара предупредил: «Как решишь - дай телеграмму, я вернусь и подпишу». И вот приходит телеграмма - приезжай. Я как увидел ее, честно скажу, стало жутковато. Дочка маленькая (в 1971 у нас родилась Алевтина), посадят ни за что ни про что. Так что возвращался в Москву с тяжелым сердцем. А как приехал - оказывается писем уже не надо, Оскар придумал сделать выставку на открытом воздухе. Почему на открытом воздухе? Да потому что в помещении нам не дали бы, к бабке не ходи. Рабин прочитал в каком-то западном журнале, что до этого выставку на открытом воздухе делали поляки. Но не потому, что им было негде выставляться, а потому, что захотелось новшества. А для нас же это был жест от безвыходности. Еще оговорюсь, что сейчас можно прочитать, что выставку на открытом воздухе придумали Комар и Меламид. Но ничего подобного. Они там были, они были приглашены, но придумал все Рабин.

В. Б.: Власти про выставку знали?

В.Н.: Итак, для «пленэра» выбрали мы пустырь в Беляево, чтобы никому не мешать - открытая площадка, никаких строек. Попробовали согласовать с властями по-хорошему, получить разрешение. Вместе с Рабиным и Глезером пошли в Моссовет с заявлением. Мы, художники, ничего не скрывали, так что планы наши быстро стали известны. На наше обращение в Моссовете началась волокита. Я уже рассвирепел, предупредил - вы окончательно доведете художников. Пообещал, что распишу свое старое пальто своими картинами, буду ходить по улице и таким экзотическим образом показывать свои работы. Те в ответ только ухмыльнулись - мало ли по улице ходит клоунов. Потом появились намеки - мы вам не советуем. Следом - давайте предварительно давайте покажем ваши работы МОСХу. Я до сих пор корю себя, что мы на это согласились. Глезер повез эти работы в МОСХ на заседание правления. Там никакого письменного заключения по нашему творчеству не дали, но перезвонили и на словах передали, что наши произведения не представляют культурной ценности. С другой стороны, прямого запрета тоже не дали. Одно лишь иносказательное «мы вам не советуем». Словно провоцировали. Ну мы так и рассудили: раз не запретили, то можно.

В. Б.: Какая была концепция и общая тема выставки?

В.Н.: К выставке в Беляево картины специально не готовили. Что было в мастерских, то и взяли с собой. И пошли. Предварительно разделились на две группы. Тактика была простая: если одну арестуют, то хоть вторая дойдет. В одной - я, Лидия Мастеркова, Юрий Жарких, Маргарита и Виктор Тупицыны, Игорь Холин, Надежда Эльская. В другой группе - Оскар Рабин, Евгений Рухин, Александр Глезер, Саша Рабин - сын Оскара. Валентин Воробьев из нашего списка приехал отдельно сам. И еще был художник Сергей Бордачев, по собственной инициативе. Еще считается, что в бульдозерной выставке участвовал Борух Штейнберг, но он приехал потом, когда всех уже разогнали.

Честно сказать, я внутренне не горел желанием выставляться на открытом воздухе: неприятно, все же не огурцы я собирался показывать. Но Рухин и Оскар заблаговременно уточнили, чтобы я пришел, а уж работы мои они донесут. Я согласился, хотя мне это и не нравилось. Мы взяли по одной своей работе, плюс я еще нес картину Евгения Рухина. Моя работа для той выставки, кстати, выжила - я ее подарил, сейчас она в Париже. Картины с той выставки вообще в большинстве своем выжили, их не уничтожили, а только попортили, потом пришлось реставрировать.

В.Н.: Накануне заночевали неподалеку, на улице Островитянова, у Тупицыных, кто на стульях, кто как. Утром 15 сентября вышли, идем мы к намеченному месту, а там уже, чувствуется, ждут. Какие-то уже трубы, машины с саженцами, бульдозеры. Стало как-то тревожно. Стоят машины, по кустам кто-то снимает.

Еще не достигли места, как уже подошли молодчики в штатском. Человека четыре. - Куда идете? К лесу? Туда нельзя. - А у нас есть разрешение. - Какое разрешение? - Моссовет сказал, чтобы делали? - Нет, так нельзя. Я попытался оттеснить их силой, но тщетно. Художнику Юрию Жарких сразу скрутили руки так, что он аж взвыл от боли. Что вы делаете? Один из молодчиков говорит: «Сейчас сожжем ваши картинки». Я ему: «На, негодяй, бери картину на растопку, хватит мужества? Иди, разводи костер!» Начинается суматоха. И главное, что нет почему-то наших друзей, второй группы - группы Рабина, Рухина и Глезера. Мы даже как-то дрогнули, нам ведь не дали даже еще дойти до намеченного пустыря. И тут Надя Эльская запрыгивает на лежащие рядом трубы и начинает скандировать: «Мы не уйдем отсюда! Наши друзья, наверное арестованы, но мы отсюда не уйдем!» От этих слов мы воспрянули, начинаем опять разворачивать. И в это время появляются Рабин, Глезер и Рухин. Женя Рухин одет в яркий голубой костюм, пришел как на праздник. Дождь накрапывает, а он парадный весь, без зонтика. Еще мама его приехала, Евгения Валерьяновна - у сына как-никак выставка. Пройдут считанные минуты, и Рухина в этом голубом костюме свалят и поволокут по грязи в милицейскую машину. Суматоха тем временем продолжилась и тут внезапно заработали гусеничные бульдозеры. Вижу, Оскар начал разворачивать работу и на него двинулся бульдозер. На бульдозерах в кабине сидели по два молодца: шофер и «сопровождающий» в штатском. Сейчас я думаю, что это было больше устрашение, вряд ли они стали бы давить людей у всех на глазах. Но в тот момент нам так не казалось. Обстановка была очень нервная. Над ковшом бульдозера сверху есть такая выступающая металлическая балка. Вот Саша, сын Оскара, увидел, что бульдозер движется на отца, прыгнул на ковш, ухватился за эту палку руками и повис. Выглядело страшно, ноги поволоклись, что там внизу - не видно. Но бульдозер остановился от Оскара в каких-то сантиметрах. Позже многие писали, что Оскар Рабин прыгнул на бульдозер. Путают. На ковш вскочил Саша.

Тем временем, на противоположной стороне улицы стояло множество людей. Публика стояла молча под зонтиками и наблюдала эту бойню. Сочувствовали, но боялись.

В. Б.: С «Бульдозерной выставки» остались единичные фотографии. Мало и одни и те же. Неужели никто не фотографировал?

В.Н.: Конечно, «выставку на открытом воздухе» не могли пропустить иностранные корреспонденты, их заранее предупредили. Но их уже тоже ждали. Камеры выхватывали, пленку «выдирали». Иностранцы иностранцами, но и с ними особо не церемонились, кому-то и лицо разбили. Поэтому фотографий бульдозерной выставки осталось так мало. Для себя-то спецслужбы наверняка делали оперативную съемку и лежат, поди, эти пленки где-то в архивах.

Наконец, милиция начала забирать отдельных участников нашего митинга, машины уже был наготове. Для усиления воспитательного эффекта в бой ввели поливальные автоцистерны. Мне кажется, что специально набрали грязной воды в каком-то болоте и стали гнать нас этими струями.

В. Б.: Самое знаменитое фото «Бульдозерной выставки» - это картины, горящие на костре. Было такое?

В.Н.: Да, потом в западной прессе, по-моему, в итальянском журнале, появится фото, как в разведенный костер летит чья-то картина. С намеком, что в советской Москве в семидесятых годах жгут картины, расправляются, словно в нацистском Берлине с «дегенеративным искусством». Честно сказать, костра я лично не видел. Возможно, его и разожгли потом, но в суматохе я не обратил на это внимания.

С костром или без костра, но ситуация понятна - произошло ЧП. Да еще и с международным резонансом. Да и кто б поверил, что пленки у иностранных корреспондентов вырывали простые хулиганы? По совпадению или нет, но после этого был отменен визит Подгорного в Индию. А потом вроде бы было заседание политического руководства, где состоялся разбор события. Мне рассказывали, что Суслов якобы предлагал художников как зачинщиков «изолировать» (то есть посадить). На что Брежнев вроде бы ответил: «Не надо, мне скоро ехать за границу». С делом было поручено разобраться Андропову. А так как мы были все в Москве, то поручено было и Гришину. Доподлинно неизвестно, было ли на самом деле все эти внутрипартийные дискуссии и разбирательства. Но правда в том, что после беляевского ЧП распоряжением Гришина при московском горкоме графиков была основана секция живописи. И вот с этим событием, по моему глубокому убеждению, закончилась фаза острого противостояния художников с властями, то есть история «неофициального искусства».

Чем закончились «бульдозеры»? Задержанных Рухина и Эльскую выпустили довольно быстро, а Оскара продержали долго - почти сутки. Мы уже готовили очередное обращение к общественности по этому поводу. Но тут появляется сам Оскар и говорит, что ничего писать не надо, а нужно требовать, чтобы нам дали право провести такую же выставку на открытом воздухе. Но без эксцессов. И мы написали письмо в Моссовет, в управление культуры города Москвы о предоставлении нам такой возможности. Все подписались и стали ждать реакции властей.

В. Б.: В семидесятые неофициальный художник в СССР мог прокормить семью искусством?

В.Н.: Чем зарабатывали на жизнь? Я работал в горкоме графиков и еще в журнале «Вокруг света». В журнале мне давали поручения иллюстрировать статьи и рассказы. Причем, редактор посоветовал это делать под псевдонимом. Не то, чтобы был прямой запрет принимать меня на работу, но так, на всякий случай, подстраховаться. Так что рисунки в «Вокруг света» сдавал художник Иванов наверное - не помню уже. Разные приходилось искать варианты по работе. Оскару тоже потом пришлось устраиваться в художественный комбинат. Это были обычно временные работы. Мы работали на сельскохозяйственной выставке. Зарабатывали деньги, чтобы летом выехать в деревню. Оформляли павильоны. И в мае - скорей-скорей в деревню писать картины.

Картины у меня в это время уже неплохо покупали, я наконец-то мог позволить себе зарабатывать на жизнь своим искусством. Так что в 1974 году я уже не работал: в издательстве брал какие-то работы, чтобы получить справку. Когда после «бульдозеров» образовалась живописная секция горкома, мне уже не нужно было приносить даже справки. В горкоме были выставки. А выставка является производственной деятельностью и основанием для начисления стажа. И горком нам дал нам такое преимущество, так же как МОСХу.

В. Б.: Создание живописной секции при горкоме графиков, куда могли войти неофициальные художники - это фактически завоевание бульдозерной выставки, уступка властей?

В.Н.: Да. Фактически с «бульдозерами» закончилась активная фаза противостояния неофициального искусства и властей. Большинство художников получило возможность легализоваться через горком, через живописную секцию. Так вот, по иронии судьбы, «бульдозеры» должны были стать акцией устрашения, а по факту - в значительной степени вывели неофициальное искусство из под удара. Хотели запугать, а получилось, что властям пришлось давать отдушину, спускать пар из котла.

В. Б.: И уже вскоре состоялась разрешенная выставка под открытым воздухом в Измайлово?

В.Н.: Когда после ЧП в Беляево, мы написали письмо в Моссовет, в Управление культуры города Москвы с требованием разрешить нам выставку на открытом воздухе, нам неожиданно пошли навстречу. Начальство решило отвести художникам поляну в Измайловском парке, в лесу на восточной окраине Москвы. Более того, начальники предлагали даже подготовить территорию для приема посетителей: подогнать передвижные туалеты-автобусы, разместить какие-нибудь палатки типа кафе - чаю попить. Но Оскар сказал категорическое нет: «Мы сами будем выбирать поляну. Ту, которая нам нравится, а не властям». Принципиально. Я говорю: «Оскар, да какая разница, давай на предложенной поляне сделаем». А он в ответ: «Нет, Володя, мы должны все сделать как нам надо. Они думали, что они кошки, а мы мышки, но теперь мы будем кошками. Только так надо действовать». И он оказался прав. После этого на Глезера вышел человек в штатском «оттуда» и сообщил, что о наших намерениях уже хорошо известно. И делать так снова «не советуют». В ответ на отказной поляне наши «оппоненты» пообещали провести пресс-конференцию о том, что художникам нужна на самом деле не творческая свобода, а их поляна. Хотели показать, что художники за поляну борются, а не за свободу искусства.

В конце концов, все равно получилось по-нашему. Мы ездили сами выбирать место для выставки вместе с управлением культуры. И на выбранной нами поляне не было ни чая-кофе, ни автобусов-туалетов. Сделали красивый билет с нарисованной схемой. Приготовились. А свою разгромную пресс-конференцию наши «оппоненты» проводить так и не стали, ограничились пустыми угрозами.

Выставка в Измайлово удалась на славу. 29 сентября 1974 года. Солнечный день. Толпа зрителей. Незабываемое зрелище! Выставка была открытой, а не по спискам, как раньше. Все, кто хотел показать работы, тот и пришел. Первая акция свободного искусства. Хоть и стояло четыре машины солдат на всякий случай. Все прошло без эксцессов. Был регламент, выставка должна была пройти с 12 до 14-00. В два часа дня художники собрали свои картины и мольберты, разошлись, все закончилось нормально.

Фрагмент интервью с Владимиром Немухиным,
записанного в феврале 2009 года
В.Богданов, AI

Нонконформистам не давали выставляться, любые попытки организации выставок без согласования с Московским союзом художников заканчивались закрытием или полным разгромом мероприятия. Однако ужесточение цензуры еще больше питало почву для развития неофициального искусства. В условиях невозможности проведения выставок на официальных площадках появилась идея создания выставки на открытом воздухе. План принадлежал молодым художникам Виталию Анатольевичу Комару и Александру Даниловичу Меламиду . Александр Глезер с Оскаром Рабиным поддержали идею и взяли на себя организацию мероприятия .

Изначально выставку планировали устроить прямо на Красной площади , но после общего обсуждения мероприятие решили перенести на окраину - в Беляево. Рабин и группа художников подали заявку в Моссовет о проведении «показа картин» на московском пустыре 15 сентября 1974 года, с двенадцати до двух часов. Формально выставку запретить не смогли, так как ранее в СССР никогда не проводились художественные выставки на открытом воздухе и на этот счет не существовало законов . В пригласительных билетах мероприятие было означено как «Первый осенний просмотр картин на открытом воздухе» .

Первоначальный список участников выставки, заявленный в приглашении, выглядел так:

Позже состав несколько изменился, но в целом 15 сентября 1974 года во главе с Рабиным и Глезером на Беляевский пустырь вышли около двадцати художников-нонконформистов, а также их родственники и друзья. Среди наблюдателей за происходящим было достаточное количество журналистов западных информационных агентств и дипломатов .

По причине удобного соседства Беляевского пустыря с квартирой философа и теоретика культуры Виктора Тупицына большую часть картин накануне события оставили у него. Там же остались ночевать некоторые художники, остальные небольшими группами отправились к пустырю на метро. Уже на выходе нескольких из них, в том числе Оскара Рабина, задержали под надуманным предлогом: якобы на станции произошла кража часов и они попадают под описание подозреваемых. Очевидно, художников пытались остановить любой ценой. Их сопроводили в милицейскую комнату, однако вскоре отпустили

На пустыре под моросящим дождем собравшихся художников встретили люди, одетые в рабочую форму, предположительно являвшиеся сотрудниками милиции. Их окружали машины с саженцами и тяжелая техника. Формально всё выглядело как гневная реакция группы работников по благоустройству и развитию лесопарка на присутствие посторонних, мешающих проводить им в воскресение субботник .

Некоторые участники выставки даже не успели распаковать свои картины. Нападавшие ломали произведения, избивали и арестовывали художников, зрителей и иностранных журналистов. Корреспонденту газеты The New York Times выбили зуб его же камерой . Очевидцы вспоминают, как Оскара Рабина, повисшего на ковше бульдозера, тащили по земле практически через всю территорию выставки. Художников увозили в участок, где заявляли: «Стрелять вас надо! Только патронов жалко…»

Итоги

На следующий день художники написали коллективное письмо: «Москва, Кремль, Советскому правительству». В нем сообщалось о намерении организовать в ближайшее время новую выставку, а также дать указания милиции «защитить» ее от «хулиганов» .

Организатор Бульдозерной выставки Оскар Рабин заявил в интервью 2010 года в Лондоне :

Также в интервью западным журналистам Рабин сравнивал бульдозеры с танками в Праге , как символом репрессий режима, пугавшего его. Несмотря на внешнюю лояльность властей после сентябрьских выставок 1974 года, уже в конце 1970-х Рабин был арестован, отправлен по туристической визе с семьей в Париж и там лишен советского гражданства . Практически всем участникам выставки также пришлось эмигрировать за границу .

Память

20-летие Бульдозерной выставки было отмечено в 1994 году ретроспективной экспозицией её участников в картинной галерее «Беляево» . Организатор - Александр Давидович Глезер.

В рамках празднования 30-летия Бульдозерной выставки в 2004 году Государственный центр современного искусства (ГЦСИ) представил своё новое здание на Зоологической ул. , 13 и макет будущего памятника легендарному событию - бульдозерный нож . Впоследствии этот нож, уже в натуральную величину, был установлен у входа в ГЦСИ .

К 40-летию Бульдозерной выставки в 2014 году в галерее «Беляево» открылась экспозиция «Свобода есть свобода…», в которую вошли фотографии, сделанные 15 сентября 1974 года, и работы участников акции - Оскара Рабина, Лидии Мастерковой, Виталия Комара и других. Организатор - Оскар Рабин .

В 1987 году режиссер Владимир Бортко снял фильм "Единожды солгав… " о советском художнике-конформисте.

Примечания

Точнее, в юго-восточном секторе относительно центра перекрестка
Виктор Агамов-Тупицын. Виктор Агамов-Тупицын. Бульдозерная выставка. М.: Ад Маргинем Пресс, 2014 (неопр.) . Артгид (16 января 2015). Проверено 16 августа 2017.
Михаил Бударагин. Реальность без «изма» (неопр.) . Газета Культура (18 мая 2017). Проверено 16 августа 2017.
Посещение Хрущёвым выставки авангардистов (неопр.) . Фотохронограф (5 февраля 2014). Проверено 16 августа 2017.
Kira Sapguir. Марш Энтузиаста. Памяти Александра Глезера (неопр.) . Русский очевидец (8 июня 2016). Проверено 16 августа 2017.

«Бульдомзерная вымставка» -- одна из наиболее известных публичных акций неофициального искусства в СССР; выставка картин на открытом воздухе, организованная московскими художниками-авангардистами 15 сентября 1974 года на окраине города в лесопарке Беляево, у пересечения Профсоюзной улицы и улицы Островитянова. Была жестоко подавлена властями с привлечением большого количество милиции, а также с участием поливочных машин и бульдозеров, отчего и получила своё название.

С 30-х по конец 80-х годов XX века официально поддерживаемым направлением искусства в Советском Союзе был исключительно социалистический реализм. Отнесение того или иного художника к соцреалистам совпадало с официальной поддержкой его деятельности. Художники, творчество которых выходило за рамки эстетической программы социалистического реализма и не признанные властями в качестве соцреалистов зачастую становились объектом преследования со стороны властей. Одной из попыток этих художников вырваться из подполья на более широкое обозрение и была выставка в Беляево.

Группа художников, не входивших в официальные советские художественные союзы и организации, договорилась показать свои работы всем желающим на опушке Битцевского лесопарка.

Инициаторами показа выступили: коллекционер А. Глезер и 13 художников (О. Рабин -- основной лидер нонконформизма, В. Воробьев, Ю. Жарких, В. Комар, А. Меламид, Л. Мастеркова, В. Немухин, Е. Рухин, Рабин А. (сын Рабина О.), В. Ситников, И. Холин, Б. Штейнберг, Н. Эльская).

По данным разных участников выставки на месте к ним присоединилась еще одна группа живописцев, которые пришли поддержать своих товарищей. Кто-то из них пришел не с пустыми руками: Л. Бажанов, С. Бордачев, Э.Зеленин, Р. Заневская, К. Нагапетян, В. Пирогова, А. Тяпушкин, О. Трипольский, М. Федоров-Рошаль, Т. Левицкая, М. Одноралов, А. Жданов, В. Тупицын и некоторые другие, чьи имена и численность установить не представляется возможным. В настоящее время о своем участии в этой выставке заявляет значительное количество художников.

Выставка была разбита на месте, принадлежащем лесопарку Беляево. Присутствующие включали примерно 20 художников и группу наблюдателей, которая состояла из родственников и друзей художников, а также журналистов Западных информационных агентств. Картины были развешены на импровизированных стойках, изготовленных из деревянного мусора.

Однако несмотря на небольшой размах события, оно весьма серьёзно было воспринято властями. Примерно через полчаса после начала выставки к месту её проведения была направлена группа, включающая три бульдозера, водомёты, самосвалы и около сотни милиционеров в штатском, которые стали теснить художников и собравшихся зрителей; часть картин была конфискована. Формально всё выглядело, как гневная спонтанная реакция группы работников по благоустройству и развитию лесопарка. Однако никогда не отрицалось, что наряд на работу они получили от КГБ.

Нападавшие ломали картины, избивали и арестовывали художников, зрителей и иностранных журналистов. Очевидцы вспоминают, как Оскар Рабин был фактически протащен через всю выставку, повиснув на ноже ковша бульдозера. Художников увозили в участок, где заявляли: «Стрелять вас надо! Только патронов жалко…».

Участник выставки -- известный график Борис Жутовский -- отмечал, что качество картин на вернисаже в Измайлово было несравнимо ниже, чем на первой разгромленной выставке в Беляево, из-за того, что там были выставлены только лучшие работы, многие из которых были уничтожены. Впоследствии, преимущественно в зарубежных СМИ, четыре часа в Измайлово часто вспоминали как «полдня свободы». Выставка в Измайлово в свою очередь дала дорогу для других выставок нонконформистов, которые имели важное значение в истории русского современного искусства.

«Бульдозерная выставка» стала наиболее заметным событием художественной жизни после разогнанной лично Н. С. Хрущёвым выставки в Манеже 1962 года, в честь 30-летия МОСХа.

20-летие выставки было отмечено в 1994 году ретроспективной экспозицией её участников в картинной галерее «Беляево» (организатор экспозиции Александр Глезер).

Таким образом, бульдозерная выставка открыла миру советское неофициальное искусство и стала частью не только и может быть даже не столько истории искусства, а истории России вообще. И те, кого советская власть считала шарлатанами, сегодня зачислены в классики искусства ХХ века.

В советский этап централизованного государственного управления и финансирования выставочной деятельности торговать на выставках было категорически запрещено. Их основная задача состояла в просвещении населения и распространении опыта. .

И, наконец, выставочная деятельность в условиях становления рынка, когда от строгого государственного регулирования эта работа перешла к полной коммерческой свободе, объективно поставила на повестку дня вопрос о необходимости ее регулирования и координации. Отсутствие взвешенной законодательной базы, федеральной стратегии и целевой финансовой поддержки государственных органов управления породило много проблем в выставочной деятельности. На российский рынок пришли иностранные фирмы, относящиеся к элите мирового выставочного движения, прочно завоевав на нем определенные сегменты.

Возрождение выставочной деятельности в России можно отметить с 1991 года. В 1993 году Всероссийскому акционерному обществу «Нижегородская ярмарка» вручена высокая награда в Мадриде «Арка Европы Золотая Звезда», которая ранее вручалась лишь четырем компаниям планеты: Германии, Японии, Мексики и Испании.

По данным разных участников выставки, на месте к ним присоединилась ещё одна группа живописцев, которые пришли поддержать своих товарищей. Кто-то из них пришел не с пустыми руками: Л. Бажанов, С. Болдырев , Э. Зеленин , , Е. Крылова , К. Нагапетян , В. Пирогова, Толстый (В. Котляров) , О. Трипольский, М. Федоров-Рошаль, , М. Одноралов , , и некоторые другие, чьи имена и численность установить не представляется возможным (в настоящее время о своем участии в этой выставке заявляет значительное количество художников).

Несмотря на небольшой размах события, оно весьма серьёзно было воспринято властями. Примерно через полчаса после начала выставки к месту её проведения была направлена группа, включающая три бульдозера , поливальные машины, самосвалы и около сотни милиционеров в штатском, которые стали теснить художников и собравшихся зрителей; часть картин была конфискована. Формально всё выглядело как гневная спонтанная реакция группы работников по благоустройству и развитию лесопарка .

Нападавшие ломали картины, избивали и арестовывали художников, зрителей и иностранных журналистов. Очевидцы вспоминают, как Оскар Рабин, повисший на ковше бульдозера, был фактически протащен через всю выставку. Художников увозили в участок, где заявляли: «Стрелять вас надо! Только патронов жалко…» .

Итоги

После этого события, вызвавшего громкий резонанс в зарубежной прессе, советские власти вынуждены были уступить и официально разрешили проведение подобной выставки на открытом воздухе в Измайлово двумя неделями позже, 29 сентября 1974 года . Новая выставка представляла работы уже не 20, а более чем 40 художников, длилась 4 часа и привлекла по разным данным около полутора тысяч человек. Участник выставки - известный график Борис Жутовский - отмечал, что качество картин на вернисаже в Измайлово было несравнимо ниже, чем на первой разгромленной выставке в Беляеве, из-за того, что там были выставлены только лучшие работы, многие из которых были уничтожены. Впоследствии, преимущественно в зарубежных СМИ, четыре часа в Измайлово часто вспоминали как «полдня свободы». Выставка в Измайлово в свою очередь дала дорогу для других выставок нонконформистов, которые имели важное значение в истории русского современного искусства.

«Бульдозерная выставка» стала заметным событием неофициальной художественной жизни после разогнанной лично Н. С. Хрущёвым выставки в Манеже 1962 года в честь 30-летия МОСХа .

20-летие бульдозерной выставки было отмечено в 1994 году ретроспективной экспозицией её участников в картинной галерее «Беляево» (организатор экспозиции Александр Глезер).

Организатор выставки Оскар Рабин заявил в одном из интервью в Лондоне в 2010 году:

Также в интервью западным журналистам он сравнивал бульдозеры с танками в Праге , как символ репрессий режима, пугавшего его. Рабин был арестован, приговорён к высылке из СССР и был отправлен с семьёй в Париж .

См. также

Первая в стране «Выставка-акция» (за три недели до Бульдозерной)

Напишите отзыв о статье "Бульдозерная выставка"

Примечания

Координаты : 55°38′03″ с. ш. 37°31′13″ в. д. / 55.6343306° с. ш. 37.5204222° в. д. / 55.6343306; 37.5204222 (G) (Я)

Литература

Глезер А. Д. Искусство под бульдозером. - Лондон, 1977

Ссылки

А. Глезер. // «Чайка » #19 (150), 1 октября 2009
// Ural.ru
на peoples.ru
«Вечерняя Москва »:
// «Искусство » № 4, 2004
// Gazeta.ru
(передача радио «Свобода»)
(передача из цикла «Алфавит инакомыслия» на радио «Свобода»)

Отрывок, характеризующий Бульдозерная выставка

– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.

Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.